Глебушка

Ну как перед глазами расцвеченные лампочками гостиные смоленского дворянского собрания, зал с портретами генералов и шумная, опорошенная конфетти толпа.
Между синими тужурками студентов, блестя погонами, вертится румяный, крепкий, как лесной орех, артиллерийский поручик.
- Глебушка! Глебушка! - кличут его отовсюду.
И как не покликать: на всех вечерах Глебушка всему голова. Отеснят его, окружат:
- Глебушка! Глебушка!
И Глебушка поспевает повсюду, и брызжет от него смех, и танцует, и в игры играет, и с дамами. А говор у него сквозь зубы, - говорит, ну словно каленые орехи щелкает.
Глебушку в Смоленске не только все офицеры знают, - последний сопляк-приготовишка...
- Как не знать! Да с Глебушкой у нас всякая собака знакома!
И что верно, то верно: Глебушка - собачий батько. Все уличные Жучки, Бульки, Бишки - первые у него приятели. Только покажется - тут как тут: и косматые, и лохматые, и бородатые, всех мастей,- окружат собачьей ратыо, лижутся, и не знает Глебушка, кого погладить: ревность у собак собачья.
А кроме собак и кошек, влюблялись в Глебушку смоленские гимназистки, сразу всей гимназией. Две гимназии в Смоленске, Мариинская и Вторая женская, так и соперничали гимназия с гимназией.
В девятьсот восьмом году гордая весть прилетела: человек летает!
И так нам, гимназистам и реалистам, голову вскружило: все авиаторами стать захотели. Науку побоку, изобретать стали парашюты, геликоптеры, планеры, и па уроках, вместо прежних шутих, с "Камчатки" вылетал на кафедру воробей не воробей - настоящий аэроплан маленький. И начальство терпело - самим любопытно, сами изобретали. И можно ли сердиться, когда все об одном:
- Человек полетел!
В те же времена в Смоленске завелась кем-то привитая новая забава: лыжеходство. Собрались в общество, печать заказали и по воскресеньям уходили по здоровому хрустящему снегу в лыжное катанье.
А голова всему - Глебушка.
Под Смоленском горы - голову свернешь! Испугаешься, бывало, а Глебушка подоспевает:
- Э-эх, вы! - Взмахнет палками и уж внизу между кустами в снежной пыли мчится, подлетая на ухабах, крепкий,
упругий, как лесной орех.
А за Глебушкой и остальные, - кто кувырком, а кто и па собственных... Мельком мелькают.
Глебушка между нами - единственный офицер, не гнушался санкюлотством нашим. Придем в деревню, всех молоком угощает,- а у пас какие деньги? Все молоко в деревне рублей па пять выпьем.
Тогда и заладил Глебушка:
- Полечу и полечу!..
Грешил и я мечтой о полетах, о птичьем счастье. По этому делу отыскал я Глебушку в Петербурге, на Песках.
Шел десятый год. Сказка претворилась в жизнь: человек отрастил сильные, вольные крылья! О чем говорили как о диве-дивном - стало обыденным, и люди-птицы уже летали под Петербургом, никого не удивляя.
Глебушка, один из первых русских, получил пилотский диплом. Сбылось желанное, но испытания не кончились: Глебушке жилось несладко.
Летчикам в те времена не платили. Кому нужен летающий человек? "От добра не полетишь!" - говорили. Смотреть на полеты валили валом, но гривенники берегли: все равно и через забор видно. Любовались красивыми виражами, охали и ахали, ура-ура кричали, а никто не думал, чего стоят эти показные полеты, когда летчик должен лететь на испорченной, неуравновешенной машине, чтобы успокоить разбушевавшуюся толпу, требующую назад деньги...
Глебушку я нашел в тесной комнатке пишущим письмо. Меня он не узнал, не помнил, но встретил, как старинного приятеля. Он изменился: глаза посерели, лицо обветрилось, руки обмозолели, и в движениях появились нервозность и порывистость. Только говорил он по-прежнему, словно каленые орехи щелкал.
В коридоре звякнул телефон, и Глебушка подскочил, как от выстрела.
— Изнервничался,- жаловался, - не сплю совсем... И было видно: не
от одних полетов, от другого измотался человек - от крайней нужды.
— Было такое, - рассказывает он теперь, - сяду в трамвай и думаю,
хватит ли на билет...
Многое перенес молодой авиатор, прежде чем научился летанию. Из артиллерийской бригады он вышел в отставку, сколотив рублей пятьсот. Даром нигде не учили. Отдал все деньги и получил машину - летай, как знаешь! Ни инструкторов, ни указаний, садись и сам обучайся. Однако, почти без поломок, Глебушка научился и выдержал экзамен. Попал в первые два десятка дипломированных пилотов всего мира.
Отличительная черта карьеры Глебушки: отсутствие рекламы. Только этим и объясняется его сравнительно малая популярность в широкой публике.
Много авиаторов стали авиаторами на фу-фу, из-за моды, случайно. У Глебушки же - птичья кровь. Глебушка родился в птичьем гнезде, ему отроду летать написано.
Отнимите от поэта песню, у Глебушки летание - и пожухнут оба. И Глебушка любит свое поэтически. Недаром он суеверен. У него есть слоник об одной золотой подковке: насчитается тысяча полетов - будет другая подковка.
Дана задача: выследить передвижение немецких войск, сфотографировать укрепления и, главное, взорвать построенные немцами железнодорожные мастерские.
Ночью сеял дождик, барометр снижался, обещалось сердитое, ветреное утро. С двух часов, еще темно, - Глебушка на аэродроме. Теперь он особенно не похож на прежнего прыскучего Глебушку. Он молчаливый, серьезный и ходит недовольный, придраться ищет:
- Это не то! - шипит перед упарившимся механиком,- Опять мотор сдает!
И когда взвоют все четыре винта и с моториста, похожего в своей куртке на ворону, срывает ветром шапку, Глебушка берется за штурвал, пробует рули, дает полный - и вся громадина, вырвавшись из рук удерживавших солдат, легко и ровно улетает в небо. Сделав два круга, корабль улетает на запад, где целый день гремят пушки.
- Счастливый путь!
А на улетающем корабле каждый молчаливо сидит на своем месте. Набирают высь: иначе зенитные батареи будут бить наверняка.
Уйдя за облака, плывут, как над вспененным морем, и лишь в прорехах открывается земля, коробочки домов, темные пятна лесов, линии дорог и блестящая в извивах река.
Там, зарывшись в землю, сидят враги?" Окопы и зигзаговые ходы сообщений представляются с высоты, как узор на зеленом бархате.
Теперь нужно глядеть и глядеть. Вот глубоко внизу в воздухе повисают четыре белых клубка, звука не слышно, но четыре новых разрыва доносятся сквозь шум моторов: гумм! гумм! И сотрясением воздуха корабль подбрасывает так, что люди не удерживаются на местах.
Через десять минут облачко далеко позади, а внизу, желтой нитью открывается железная дорога, игрушечный мост, а за мостом - город, перерезанный стеклянной рекой.
Начинают обстрел зенитные батареи очередями по восьми штук, но воздушный корабль, невредимый, спокойно делает круги, выискивая цель, а найдя ее, идет по прямой, как но нитке.
И одна за другой, блестя на солнце, падают в пропасть двухпудовые груши!
Двадцать три секунды ожидания. Все глядят вниз. И вот около темного прямоугольника - здания железнодорожных мастерских - вспыхивают два белых клуба, а через секунду темное здание растворяется в облаке белого дыма.

И.С. Соколов-Микитов