А.Н. Энгельгардт о фольклоре Смоленского края. М. Ефременков

Быт народа, его мировоззрение, этические нормы крестьянской среды, эстетическое осмысление ими окружающей действительности, нашедшие наиболее полное отражение в устно-поэтическом творчестве, постоянно привлекали внимание представителей самых различных слоев русской интеллигенции конца XIX века. Этому же посвящены многие страницы "Писем из. деревни" А. Н. Энгельгардта.
"Письма" привлекли внимание В. Н. Добровольского, включившего в "Смоленский областной словарь" ряд материалов диалектных говоров из них, что оговорено во вступительной статье. Родовые имения ученых находились в соседних уездах, и потому особый интерес представляет тот факт, что их фольклорно-этнографические наблюдения во многом совпадали.
В настоящем сообщении мы рассмотрим отдельные жанры русского фольклора в их региональном аспекте, которые привлекли внимание А. Н. Энгельгардта.
Земледельческие календарные обряды, соединяющие в себе практический трудовой опыт народа, его наблюдения над окружающей действительностью со стремлением участников этих обрядов посредством магических действий и заклинаний добиться благополучия, успеха в работе, отразили дохристианские языческие верования: поклонение солнцу и земле, обожествление животных, одухотворение растительного мира, культ предков. Некоторые из них описаны Энгельгардтом.
Так, он неоднократно упоминает о весеннем обычае завивания березки: "Пришла весна. Радостные, мы приветствуем ее песнями, троицкими песнями. Серый народ, просидев семь зимних месяцев в серых избах, в серых зипунах, на серых щах, радуется первой весенней зелени" (Энгельгардт А. Н. Письма из деревни.- М., 1960.- С. 339).
Ученый описывает обряд таким, каким его увидел сам: "В первый же весенний праздник, на Троицу, мужик украшает зеленым "маем" свою серую избу (...). "Маем" у нас называются березки, которые ставят на. Троицу около изб. Таким же "маем" украшают церкви, и все в этот день приходят в церковь с букетами цветов" (с. 340).
Как бы мимоходом он замечает, что "ставить "май" теперь запрещено" (Там же).
Энгельгардт указывает, что запретительство, принимая порой самые неожиданные формы ("разгоняли хороводы, вечеринки, игрища, посиделки,, свадьбы" (Там же), призвано по своей сути вселить в народ чувство страха, неуверенности ("А вдруг "он" (начальник) запретит возить навоз толокой выпивкой, да еще с железными вилами (...). Мужик глуп, сам собой устроиться не может. Если никто о нем не позаботится, то он все леса сожжет, всех птиц перебьет, всю рыбу выловит, землю попортит и сам весь перемрет" (с. 340; 342).
Самоуправство власть придержащих получает у автора четкую, недвусмысленную оценку: "И во все-то он, начальник, вмешиваться может, потому - под все закон подведен. Ты и не думаешь, и не гадаешь, ан смотришь, не по закону. Никогда ты не можешь знать, прав ты или нет. Ну, и боится человек" (с. 342). В этих невеселых размышлениях автора, навеянных впечатлениями от весеннего обряда, нетрудно обнаружить истинные причины пребывания опального профессора не в столице, а в Батищеве.
Рассказывая о троицком обряде, Энгельгардт отмечает в нем не только обрядовую, но и чисто бытовую стороны: "Бабы отправляются в светлую майскую рощицу венчать березку. Кумятся, поют песни, угощаются водкой, пирогами, драченой. На Заговенье опять идут в ту же рощицу. Срубают березки, связывают их макушками, обряжают платками, бусами, крестами, надевают на головы венки из березовых веток и с песнями идут "топить май" в реке. "Страда" наступает" (с. 340).
Для этнографов несомненный интерес представляет отмеченный автором "писем" факт, непосредственно указывающий на связь троицкого обряда с магическими представлениями крестьян об урожае - завивать венки ходят в рощу, которая находится "непременно в ржаном поле!" (с. 482).
Фольклорное сопровождение обрядов не отмечено в "письмах", но указание на авторское отношение к нему мы находим в описании ритуалов обряжения майского дерева и гадания на воде венками, которые сопровождаются песнями - "великолепными майскими песнями с их мягким, укачивающим напевом", а также пляскою (Там же).
Из обширного цикла семейных обрядов, связанных с рождением, заключением брака и смертью, внимание Энгельгардта привлекла смоленская свадьба. Он не описывает все её этапы - от сговора до "отводного" стола. Зато у него отмечен период, когда "завязывали" свадьбу, на что фольклористы пока еще не обратили достаточного внимания: "С огородов и овинов несутся звуки осенних свадебных песен; бабы уже решили, кто на ком должен жениться, и в песнях, по своему усмотрению, сочетают имена парней и девок, которым пора жениться нынешней осенью" (с. 71).
Энгельгардт предваряет эти наблюдения описанием природы смоленского края: "Сентябрь. Бабье лето наступило. Лес расцвечивается пестрыми красками; лист на деревьях сделался жестким и шумит по-осеннему, но еще не тронулся - морозов не было" (Там же).
Здесь же он приводит одно из народных наблюдений о некоторых закономерностях явлений природы: "Мокро, но это - слава Богу, потому что "коли бабье лето ненастно - осень сухая". Со дня на день ждем морозов; мы в деревне всегда чего-нибудь ждем: весною ждем первого теплого дождика, осенью - первого мороза, первого снега; хоть мороз нам вовсе не нужен, но нельзя же осенью без мороза, как-то неспокойно, что нет мороза; все думается, не было бы от этого худа" (с. 71).
Музыкально-поэтическое сопровождение свадебного обряда представлено в "письмах" песней девичника:

- Переманочка-утушка
Переманила селезня
На свое озеро плавать.
- Но не я его манила,
Сам ко мне селезень прилетел (...)

(с.  73).
{mospagebreak heading=Страница 1}

Данный вариант песни интересен формой построения - перекличкой хора (подружки невесты) и солистки (невеста), в которой ответная реплика исполнялась, вероятно, не главной виновницей свадебных игр, торжеств и увеселений, а одной из ее близких подружек.
Подобная же запись, но в фонетической транскрипции, включена В. Н. Добровольским во вторую часть "Смоленского этнографического сборника" (СПб., 1894.- С. 74) спустя двадцать три года после публикации "писем".
У Энгельгардта традиционные имена второй части песни "Марьичка" и "Ванечка" заменены на "Анисью" и "Сидора", на что он указывает в комментарии к тексту.
Вариант записи Энгельгардта отмечен его литературной обработкой ("Ти я ж-то" - "Не я ж-то его манила"; "Сам ён да мяне дылятев"- "Сам ко мне селезень прилетел"; "На меня, утицу, глядючи, На мое плаваньня тихыя" - "На мои тихие наплывы"; "На мае перьика рябые" - "На мои серые перышки"; "На мае крыльика быстрыя" - "На сизые крылушки"), что свидетельствует о тонком понимании им поэтической символики народной песни.
Внимание А. Н. Энгельгардта привлекают не только обряды аграрного и семейного циклов, но и бытовая лирика. Он отмечает тесную связь ее с трудовыми процессами.
Вот как описан им процесс коллективной заготовки капусты крестьянами на зимнее хранение: "До обеда было тихо. Но выпив водки и пообедав, бабы, работая, "кричат" песни. Долго после солнечного заката, до поздней ночи, из избы несется мерный звук сечек и слышатся звонкие песни (...) и, наконец, покончивши с капустой, плясать пустились" (с. 72; 74).-
Добровольский во вступительной статье к областному словарю отмечая, что у народа стал ослабевать интерес к календарно-обрядовой поэзии, приходит к выводу: забвением многих обычаев, связанных с календарными обрядами, объясняется видоизменение старой обрядовой песни, проникновением в ее поэзию элементов городского фольклора.
За четверть века до этой публикации Энгельгардт зафиксировал исполнение календарно-обрядовых песен в отрыве от обряда. Это мы видим в одном из его диалогов с домоуправительницей: "- А споете: "Чтоб рожь была колосиста, чтобы моя жена стоючи жала, спины не ломала"? - смеюсь я.- Сыграем и эту,- Авдотья на все согласна, лишь бы я не запретил шинковать капусту: ей ужасно хочется, чтобы капуста у нас вышла хорошая, не хуже, чем у соседних помещиц" (Там же).
В ответ на высказываемое мнение о праздности крестьян, . автор "писем", на основании личного опыта деревенской жизни, свидетельствует: "Говорят (...). У крестьян много праздников, а между тем, это неправда: у крестьян праздников меньше, чем у чиновников" (с. 193).
Из богатейшего арсенала жанров русского фольклора наиболее полно в "письмах" отражены пословицы, поговорки и присказки, котйрые органически вплетены в авторский текст повествования.
О неравнодушном отношении Энгельгардта к данному жанру можно судить по одному из его высказываний: "Какой бы великолепный курс агрономии вышел, если бы кто-нибудь, практически изучавший хозяйство, взяв пословицы за темы глав, написал к ним научные физико-физиологические объяснения" (с. 16).
Богатством содержания и разнообразием тематики пословиц отмечены "письма". Это и отношение народа к труду ("Харч работать не заставит, когда сам не наляжешь" (с. 256); "Хозяйство водить - не разиня рот ходить" (с. 307), и денежно-товарные отношения крестьянского натурального хозяйства ("Денюжки, что детушки: куда их пошлешь, туда сам не пой дешь" (с. 291); "Всех денег не заберешь" (с. 258), вопросы социального устройства ("Батрак живет харчем да ласковым словом" (с. 119); "Не клади плохо, не вводи вора в соблазн" (с. 83), и народного сельскохозяйственного календаря ("Касьян грозный на что ни взглянет, все вянет" (с. 85); "Летом муха работает на барина, а зимой - на себя" (с. 121), философского осмысления окружающей действительности ("Мужик сер, да не Черт его ум съел" (с. 217) и религиозных постулатов ("Голод не свой брат: как не поеси, так и святых продаси" (с. 42), эстетического осмысления народом трудовых процессов ("Пахарь не тот, кто хорошо пашет, а тот, кто любуется на свою пашню" (с. 309).
"Семь лет,- с горечью сообщает А. Н. Энгельгардт в одном из "писем",- я просидел в деревне, чувствуя себя нулем, сознавая, что я ровно ничего не стою, но мне только из милости дозволено жить" (с. 333).
И здесь же он противоречит сам себе: "Приятно побывать в народе, когда чувствуешь себя в некотором роде единицей и ничего не боишься (...). И вдруг показалось, что и я на что-нибудь годен, что и я чего-нибудь да стою" (Там же).
Тесным общением А. Н. Энгельгардта с народом, осмыслением накопленного веками его практического опыта в сочетании с обширнейшей эрудицией автора в ряде областей науки отмечены страницы "писем", в которых немало прекрасных страниц посвящено фольклору Смоленского края.

Михаил ЕФРЕМЕНКОВ, заведующий литературным музеем СГПИ
"Край Смоленский", № 9-10, 1993 г.